У соседей спёр,вобщем не важно..на злобу дня
Отрывок из "Анна Коренина" Льва Николаевича Толстого.
Как из душа окатило. Ничего не поменялось за полтораста лет. Ничему мы не научились. Следующая, 16 глава 8 части ещё замечательнее. Нет, вся 8 часть... Нет, вся книга, как передовица сегодняшней газеты.
Я думал, что Пелевин актуален или Сорокин, там... Неа. Лев Николаевич. Кстати, только сейчас, перечитав в 44 года после школьного прохождения мимо, узнал, что книга не об пропащей Анне. Следующий отрывок о добровольцах, которые едут помогать сербам в войне с турками.
"...
-- Ну, это-то как понять? Ради Христа, объясните мне, Сергей Иванович, куда едут все эти добровольцы, с кем они воюют? -- спросил старый князь, очевидно продолжая разговор, начавшийся еще без Левина.
-- С турками, -- спокойно улыбаясь, отвечал Сергей Иванович, выпроставши беспомощно двигавшую ножками, почерневшую от меда пчелу и ссаживая ее с ножа на крепкий осиновый листок.
-- Но кто же объявил войну туркам? Иван Иваныч Рагозов и графиня Лидия Ивановна с мадам Шталь?
-- Никто не объявлял войны, а люди сочувствуют страданиям ближних и желают помочь им, -- сказал Сергей Иванович.
-- Но князь говорит не о помощи, -- сказал Левин, заступаясь за тестя, -- а об войне. Князь говорит, что частные люди не могут принимать участия в войне без разрешения правительств.
-- Костя, смотри, это пчела! Право, нас искусают!-- сказала Долли, отмахиваясь от осы.
-- Да это и не пчела, это оса, -- сказал Левин.
-- Ну-с, ну-с, какая ваша теория? -- сказал с улыбкой Катавасов Левину, очевидно вызывая его на спор. -- Почему частные люди не имеют права?
-- Да моя теория та: война, с одной стороны, есть такое животное, жестокое и ужасное дело, что ни один человек, не говорю уже христианин, не может лично взять на свою ответственность начало войны, а может только правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно.
С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу, в государственных делах, в особенности в деле войны, граждане отрекаются от своей личной воли.
Сергей Иванович и Катавасов с готовыми возражениями заговорили в одно время.
-- В том-то и штука, батюшка, что могут быть случаи, когда правительство не исполняет воли граждан, и тогда общество заявляет свою волю, -- сказал Катавасов.
Но Сергей Иванович, очевидно, не одобрял этого возражения. Он нахмурился на слова Катавасова и сказал другое:
-- Напрасно ты так ставишь вопрос. Тут нет объявления войны, а просто выражение человеческого, христианского чувства. Убивают братьев, единокровных и единоверцев. Ну, положим, даже не братьев, не единоверцев, а просто детей, женщин, стариков; чувство возмущается, и русские люди бегут, чтобы помочь прекратить эти ужасы.
Представь себе, что ты бы шел по улице и увидал бы, что пьяные бьют женщину или ребенка; я думаю, ты не стал бы спрашивать, объявлена или не объявлена война этому человеку, а ты бы бросился на него и защитил бы обижаемого.
-- Но не убил бы, -- сказал Левин.
-- Нет, ты бы убил.
-- Я не знаю. Если бы я увидал это, я бы отдался своему чувству непосредственному; но вперед сказать я не могу. И такого непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть.
-- Может быть, для тебя нет. Но для других оно есть, -- недовольно хмурясь, сказал Сергей Иванович. -- В народе живы предания о православных людях, страдающих под игом "нечестивых агарян". Народ услыхал о страданиях своих братий и заговорил.
-- Может быть, -- уклончиво сказал Левин, -- но я не вижу; я сам народ, я и не чувствую этого.
-- Вот и я, -- сказал князь. -- Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще до болгарских ужасов никак не понимал, почему все русские так вдруг полюбили братьев славян, а я никакой к ним любви не чувствую?
Я очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился -- я вижу, что и кроме меня есть люди, интересующиеся только Россией, а не братьями славянами. Вот и Константин.
-- Личные мнения тут ничего не значат, -- сказал Сергей Иваныч, -- нет дела до личных мнений, когда вся Россия -- народ выразил свою волю.
-- Да извините меня. Я этого не вижу. Народ и знать не знает, -- сказал князь.
-- Нет, папа... как же нет? А в воскресенье в церкви? -- сказала Долли, прислушиваясь.к разговору. -- Дай, пожалуйста, полотенце, -- сказала она старику, с улыбкой смотревшему на детей. -- Уж не может быть, чтобы все...
-- Да что же в воскресенье в церкви? Священнику велели прочесть. Он прочел. Они ничего не поняли, вздыхали, как при всякой проповеди, -- продолжал князь. -- Потом им сказали, что вот собирают на душеспасительное дело в церкви, ну они вынули по копейке и дали. А на что -- они сами не знают.
-- Народ не может не знать; сознание своих судеб всегда есть в народе, и в такие минуты, как нынешние, оно выясняется ему, -- утвердительно сказал Сергей Иванович, взглядывая на старика пчельника.
Красивый старик с черной с проседью бородой и густыми серебряными волосами неподвижно стоял, держа чашку с медом, ласково и спокойно с высоты своего роста глядя на господ, очевидно ничего не понимая и не желая понимать.
-- Это так точно, -- значительно покачивая головой, сказал он на слова Сергея Ивановича.
-- Да вот спросите у него. Он ничего не знает и не думает, -- сказал Левин. -- Ты слышал, Михайлыч, об войне? -- обратился он к нему. -- Вот что в церкви читали? Ты что же думаешь? Надо нам воевать за христиан?
-- Что ж нам думать? Александр Николаевич, император, нас обдумал, он нас и обдумает во всех делах.Ему видней... Хлебушка не принесть ли еще? Парнишке еще дать? -- обратился он к Дарье Александровне, указывая на Гришу, который доедал корку.
-- Мне не нужно спрашивать, -- сказал Сергей Иванович, -- мы видели и видим сотни и сотни людей, которые бросают все, чтобы послужить правому делу, приходят со всех сторон России и прямо и ясно выражают свою мысль и цель. Они приносят свои гроши или сами идут и прямо говорят зачем. Что же это значит?
-- Значит, по-моему, -- сказал начинавший горячиться Левин, -- что в восьмидесятимиллионном народе всегда найдутся не сотни, как теперь, а десятки тысяч людей, потерявших общественное положение, бесшабашных людей, которые всегда готовы -- в шайку Пугачева, в Хиву, в Сербию...
-- Я тебе говорю, что не сотни и не люди бесшабашные, а лучшие представители народа! -- сказал Сергей Иваныч с таким раздражением, как будто он защищал последнее свое достояние. -- А пожертвования? Тут уж прямо весь народ выражает свою волю.
-- Это слово "народ" так неопределенно, -- сказал Левин. -- Писаря волостные, учителя и из мужиков один на тысячу, может быть, знают, о чем идет дело.
Остальные же восемьдесят миллионов, как Михайлыч, не только не выражают своей воли, но не имеют ни малейшего понятия, о чем им надо бы выражать свою волю. Какое же мы имеем право говорить, что это воля народа?